Аня Герасимова: "Я не хочу доставлять себе неудобства в угоду расхожим представлениям о так называемой Умке"
Неформат, 0'2000

Аня: Ну, я в последнее время очень мало всего сочиняю, и даже практически уже ничего. За последний год сочинила несколько песен и очень хотела выпустить еще один альбом хотя бы. Песни все очень разные, и непонятно было как они вместе смонтируются, но мы там какие-то хитрости допустили, и вдруг они сошлись исключительно изящным образом. Мне, по крайней мере, так кажется. Как вообще возникают концептуальные альбомы? Люди записывают альбом, а потом им приходит в голову, в чем состоит концепция. Вот, например, мы "Ход кротом" записали, а потом поняли, что чувак, который этот "Маленький двойной" сначала пил, заснул, и все остальное ему приснилось, а может он даже и умер. А тут, когда мы уже все свели и смогли, наконец, сесть и послушать все не по кусочкам и уже сначала до конца, выяснились две вещи. Во-первых, в конце первой песни слышен телефонный звонок. Ощущение такое, что телефон звонил где-нибудь на этаже, или в соседней квартире, причем он записался так глубоко, что мы его пропустили во время сведения и, в общем, так и упустили. А во-вторых, выяснилось, что получившийся альбом— это такое кино про мою жизнь, как она проистекала с тех пор как я стала песни писать. И получилось, что не случайно первые две песни очень старые, 13-14-летней давности, потом в середине такая "декларация молчания", потом много крику, все очень весело, агрессивно, а в конце, как на юге говорят, "попуск"- расслабон, и в общем все ясно становится, настолько все ясно, что даже и песни сочинять не обязательно. Получился такой сюжет, прямо сценарий... Выражение "Кино из одуванчиков" Боря придумал по совершенно другому поводу: когда нам было совсем негде жить, нам все время приходилось спать у всяких-разных людей, иногда в одной комнате с хозяевами, и вот когда мы спали в одной комнате с хозяевами, то, что между нами происходило, называлось "кино из одуванчиков", потому что очень тихо. (общий смех) Мы думали сначала записать два альбома, один из которых назывался бы "Кино из одуванчиков" и был бы такой тихий, пушистый, прекрасный, а второй вот панковский, с громкими криками и всякой агрессией, такой забавный. А тут они вместе срослись. Кроме того, в альбом вошел еще очень смешной кусок, который Боря записал в единственном числе, и он там совершенно ни к селу, ни к городу, но очень симпатичный.

Боря Канунников (специально присоединившийся к нашей компании, чтобы рассказать о странном музыкальном фрагменте, давшем название всему альбому): У меня стояли бобинный магнитофон "Эльфа" второго класса и кассетный магнитофон "Маяк". С их помощью я записал несколько гитарных партий и одну "псевдобасгитарную". На магнитофоне "Эльфа" две скорости: 9 см/сек и 19 см/сек. Так вот, чтобы записать последнюю гитару, я поставил скорость на 9 см/сек, а когда накладывал, переключил на 19 см/сек. В результате эта гитара оказалась ускоренной в два раза, а все остальные гитары остались без изменений. Это я спиздил у "Amon Duul": гитарист, который не очень хорошо умеет играть соло на гитаре, можно сказать вообще не умеет, изобразил какой-то соляк на вдвое большей скорости. Я прикололся и решил сделать то же самое.

Аня: Боря мне три года рассказывал, что есть такие вещи, которые он один записывал на двух магнитофонах, и которые на каких-то бобинах есть, и когда мы приехали в Севастополь, мы их долго не могли найти, и вдруг одну нашли, ужасно обрадовались, и решили немедленно включать в альбом. И она решила одну очень важную проблему: там был именно сюжетный ход, если рассматривать все как сценарий, вот этот сюжетный ход был ничем не заполнен.

Аня: Ну, не пишутся— это значит десять песен в год. По-моему, это очень мало, хотя, для кого-то это нормально. Раньше у меня было десять песен в месяц. Вообще мне очень нравится сам процесс: когда что-нибудь сочиняешь, чувствуешь себя настолько на месте, настолько оправданным становится твое существование, что еще несколько дней живешь с сознанием того, что произошло что-то, очень классное. А когда этого долго не происходит— это ничем заменить нельзя, даже маленький стишок сочинишь— уже как-то лучше себя чувствуешь.

Аня: Ну, что-то там, по мелочам.

Аня: Нет, книжка, как говорит молодежь, отстой. Я слишком много выпускала в своей жизни чужих книг, и не собираюсь публиковать свои стишки… Они, конечно, очень хорошие, но вот, допустим, я тебе сейчас прочту стишок: вокруг нас деревья растут, птички летают, и он будет катить, а в напечатанном виде это совершенно бестолковая вещь, тем более что они все у меня очень маленькие.

Влад Тупикин (до и после этого эпизода хранивший молчание): А как получается, что песен все меньше? То есть, чем ближе к просветлению, тем меньше поводов для творчества?

Аня: Я не знаю, насколько я близка к просветлению, может, просто, периоды такие бывают. Я, как литературовед знатный, знаю, что у людей бывают периоды активного творчества, какая-нибудь "болдинская осень", и полного молчания, так называемой творческой импотенции, хотя это слово мне не нравится. Ну, не пишется, и не пишется. Я сначала переживала, а потом совершенно успокоилась. Я до 95 года за 7 лет сочинила три песни, а зато потом, с осени 95-го, вообще, чуть ли не каждый день что-то новое появлялось, и мне было так интересно…

Аня: Да, и не столько с "Броневичком", сколько с кусочком "Броневичка" и на броневичке (по всей видимости, имеется ввиду машина гармошечника Ойстраха—Г.Ф.): Ойстрах, Боря, и дочка Ойстраха. Три города мы охватили: Саратов, Волгоград и Астрахань.

Аня: Ну, что рассказать? Я ведь была за границей несколько десятков раз, в целой куче разных стран, и везде одинаково—везде хорошо пока ты турист, а жить не интересно нигде мне было бы, кроме Москвы. Здесь моя жизнь происходит. В других городах России тоже не могла бы жить ни в коем случае, там слишком мало движения.

Аня: В Питере дышать мне очень трудно.

Аня: В Питере астма у меня, в Питере мне нельзя.

Аня: С кем, с Лу Ридом?

Аня: А на хрена я им нужна? Вот пусть они придут и скажут: "Дорогая Аня, пойдем поиграем", так я с удовольствием, я ломаться не стану. А вообще, я могу и сама прийти, но только вот лично к человеку, а не к посреднику. Вот какая я гордая девчонка. (смеется)

Я бы сделала с удовольствием перерыв, и я его бы уже сделала, но мы вернулись в Москву, и сразу сыграли три концерта, или четыре. Во-первых, кушать хочется, а во-вторых, музыку играть, или наоборот: во-первых, музыку играть, а во-вторых, кушать. На Арбат я не иду: когда есть в кармане деньги, на Арбат идти даже смешно, а когда их нет, только подумаешь "Пойду-ка я на Арбат", тут же кого-нибудь встречаешь, говорят: "Ой, там опять всех свинтили, требуют каких-то лицензий". В общем, там не любят музыкантов уличных. А я не хочу винтиться в эту бывшую "пятерку", которая сейчас, по-моему, "шестерка", что не лучше. Я старая уже для этого…

Аня: Так ты ее "психоделической" называешь?… Мы кусочек оттуда включили в "Кино из одуванчиков", а что-то повесим в МР3, и пусть висит на сайте. Зачем все, что попало, издавать? Там было много хорошего, а много фигни. Когда что-нибудь издаешь, должен быть серьезный контроль за качеством. Я раньше этого не понимала, я вообще раньше думала, что чтобы записать альбом, надо просто сесть с гитарой, и позвать знакомых музыкантов каких-нибудь, или даже не музыкантов. Вот, например, на магнитоальбоме "Дневник Дуни Кулаковой" на баночке с гречкой у нас стучал Илюша Ценципер, который сейчас является главным редактором журнала "Афиша": он не был музыкантом, он просто был нашим другом. И вот, садишься, говоришь: "Так, приблизительно песня вот такая—трень-брень, вот такая, давайте ее запишем". Гоп, записали. "Отлично, давайте вторую запишем". И так, допустим, есть 15 песен не записанных—бац, все записал, ура, сгоняем на кассету, всем раздаем, и вот будет альбом. А потом смотришь: все расползается. Я ж не думала, что это будет так расползаться.(виновато улыбается) Оно как тараканы расползается по Москве, ну и дальше. И думаешь: "Зачем я это делаю?", а с другой стороны вроде как спонтанно все. А потом возникает ложный имидж такой девочки хипповой, которой все по фигу. Захотела— левой ногой записала альбом, "пусть тот репетирует, кто играть не умеет", майковское известное выражение, и т.д. А я так больше не хочу. Я теперь поняла, как интересно играть со звуком, с обработками всякими. Уши уже так заточились, что чувствуешь: вот тут надо звук сделать поплотнее, а тут надо сделать так, как будто каждый звук висит на своей отдельной веточке, или даже на отдельном листике, как капли после дождя, а тут должно валить, а тут надо высоких прибрать и низких добавить, а вот надень мне на голос вот это, а на гитару вот это, и ощущаешь себя уже прямо почти музыкантом…

Аня: А что имидж? Имидж у меня тот же самый. Он какой был с 14 лет, такой и сейчас. Я не хочу доставлять себе неудобства в угоду расхожим представлениям о так называемой Умке. Для меня первично то, как мне хочется— это мой имидж и есть. Если я вдруг растолстею на 30 килограмм, я не смогу носить те же штаны что сейчас, даже в угоду имиджу. Мне придется завести себе другие. Например, если я начну седеть, не дай Бог, я не буду краситься, несмотря на то, что я привыкла к тому, что у меня нет седых волос. Собственно, имидж не отделим от меня такой, как я есть на самом деле. Не человек для имиджа, а имидж для человека, мне просто так легче.

Аня: Вот что сейчас у меня в голове было, то и скажу. Я только что в очередной раз послушала группу "Passatiges", причем в акустическом варианте, и осталась чрезвычайно довольна. Вообще уникальное явление! Я наконец-то нормально послушала "Башню Rowan" и тоже пришла в некоторый восторг, хотя, подчеркиваю, я не любитель женского вокала. Вот, Лу Рид мне очень нравится. (смеется) Если серьезно, то надо полчасика посидеть, подумать, кто… Денис Третьяков— шикарный автор, "Щасливый канец"- очень смешная группа саратовская, три раза они уже с нами играли, и все, ну, может и не все, но мы, по крайней мере, были довольны. Там такой Миша Иванов есть— маленький русский Фрэнк Заппа (смеется), очень маленький и не очень русский Фрэнк Заппа. Если вообще говорить о тех, кого я люблю— Саныча Волгина люблю и ценю как редкостного автора… Когда меня спрашивают о том, кто мне нравится из советских авторов, я как-то теряюсь, потому что я не поклонник русского рока, а потом попадаю на концерт к какому-нибудь любимому человеку—к Силе, к Чернецкому… Ник, например, выступил шикарно в "Форпосте" (имеется ввиду Ник. Рок-Н-Ролл— Г.Ф.), хотя, это скорее не песни, а театр одного актера, но это явление такое, неизгладимое (смеется). Или "Passatiges" те же самые послушаешь, а ведь это не русский рок никаким боком, международная музыка, и слава Богу! Кстати, о русском роке. Мне только что сообщили по "Интернету", что, оказывается, в Новосибирске есть какая-то фирмочка, называется "Русский рок", причем в скобках было написано "Аня, не морщись". Я бы и не поморщилась, но они, оказывается, банкуют там всячески моими компактами, в том числе "Низким стартом" и "Каменными цветочками", на которых специально стояла надпись "продаже не подлежит". Конечно, в распространении этих альбомов нет ничего плохого, но ведь они торгуют тем, что продаже не подлежало с самого начала: мы не продавали эти альбомы, мы их записывали и просто так раздавали. Точно так же как я никогда не буду ранние альбомы продавать и никому не разрешу, у меня даже есть завещание, в котором это отмечено. (видит немой вопрос в моих глазах) Ну да, я написала его уже давно, года два назад, и даже забыла об этом, а недавно залезла в компьютер нашего web-мастера и неожиданно нашла там собственное завещание…

Аня: Да, я предпочитаю не делить на русский рок и нерусский, я разделяю хорошую и нехорошую музыку, хорошие и нехорошие слова. Я недавно прочла в статье Володи Колотова из Ангарска, который издает журнал "ЭклерЖ", там тоже что-то про русский рок, и вот написано: "Как сказала когда-то Умка, не бывает русского рока—бывают хуевые музыканты". (смеется) Никто не виноват, что у нас такая большая страна, но почему надо так плохо играть? Давайте на уровне как-то держаться. Если уж мы в это врубились позже всех, по независящим от нас причинам, почему мы должны равняться друг на друга как-то, и говорить: "О, а я не хуже Васи Пупкина!". Это не серьезно. С другой стороны, от русского языка мы никуда не денемся. Конечно, слава Кате из "Passatiges", которая может адекватные слова на английском языке сочинять, которые были бы, так сказать, конгениальны оригинальным английским текстам английских групп. Но я, например, этого не умею, и большинство тех, кто сочиняет здесь английские тексты, просто позорным образом это делает. Мы никуда не денемся от русской поэзии, только надо очень внимательно соображать, каким образом русская поэзия в эту русскую, извини за выражение, рок-поэзию превращается, и почему это не равно? Почему, допустим, когда я вижу свои тексты напечатанными, мне даже неловко делается? Даже мне, а я отвечаю за то, что мои тексты грамотные, потому что я профессионал. А когда я вижу неграмотные тексты—мне прямо совестно делается. Например, то, что делал Башлачев—это скорее русская поэзия, чем рок. Он просто пел хорошие русские стихи, а роком это было по ощущению, скажем так.

Аня: Нет, я себя как поэта вообще не воспринимаю. Просто я по профессии переводчик поэзии, у меня такая специальность была в литинституте. Потому мне легче сочинять песенные тексты: я очень много переводила песенных текстов, даже всяких рок-опер, то с литовского языка, то еще с какого-нибудь. Для меня стихи— это очень серьезно, я не могу назвать тексты, которые сочиняю, стихами. Это, скорее, так, стишки. Да, стишки. Поэзия—это совсем другое, это гораздо важнее и это абсолютно самодостаточная вещь, вот еще, почему невозможно публиковать рок-тексты, как мне кажется. Какой-то текст при музыке выглядит прилично, а без музыки даже не то что там ритмикой, характерной для русской поэзии не обладает, а он просто не воздействует. А для таких "полупоэтиков", вроде меня, возможность сочинить песню —- это спасение, потому что все, что я хочу в это вложить, чтобы это дошло, и что я не могу сделать словом, по причине недостаточного размера дарования, я делаю с помощью музыки, и в итоге все же выходит самодостаточная вещь. А некоторые песни даже в записи на альбоме не интересно слушать, а интересно воспринимать с добавлением какого-то видеоряда: какая-то песня в виде написанного текста вообще не воздействует, как текст с музыкой еще ничего, а вот на концерте катит в полный рост, потому что тут уже получается синкретическое действо…

Аня: Когда делаешь песни, очень важно, что бы музыканты были чуткие, которые понимают, что нужно сделать. Совсем недавно я ходила в совершенно расстроенных чувствах, по поводу того, что мои музыканты перестали меня понимать.

Аня: Да, просто я стала играть с другими людьми. (смеется)

Аня: Я очень довольна, потому что с нами играют теперь Боря Марков и Миша Трофименко из "Ковчега", и они очень хорошо нас понимают. Мы когда что-то из вещей для нового альбома с ними записали, то ли "Великий пан", то ли еще что-то, и все это аранжировали, Миша, послушав, сказал: "Старая, бородатая музыка". Это дядьки из старой бородатой музыки, т.е. они на том же самом росли, и мне не нужно ничего им объяснять, а если и нужно, то это очень быстро делается, они понимают, о чем разговор.

Аня: Мне трудно судить, потому что мои приоритеты жестко остались в 60-х—70х годах, и все что вышло после 81 года мне не интересно, как правило, за исключением редких авторов, которые с 60-х годов держались своей линии и не изменились, а если изменились, то в тех масштабах, в которых я могу это воспринимать. Я не знаю никакой современной музыки, которая бы меня порадовала, современной по направлению. Хотя, считается, что есть хорошая современная музыка, но я здесь не специалист, я совершенно закостенелая, как бабки на лавочке.

Аня: Абсолютно закостенелая…

Аня: Нет, просто я открываю новые для себя вещи тех же групп, или новые для себя имена в том же русле, потому что там было всего очень много. А в основном я слушаю все то же самое, что люблю. С другой стороны, вот опять же тот же самый Лу Рид выпустил последний альбом, который ну ничуть не хуже многих предыдущих! Хотя, до "Трансформера" ему далеко, а "Трансформер" является моим любимым альбомом чуть ли не вообще всех времен и народов!

Аня: Мы сейчас снимаем комнату, это совсем не интересно. Моя квартирная проблема остается.

Аня: Нет. Это хорошее место, там можно спать, можно дышать— у меня там нет астматических явлений. А моя квартира по-прежнему занята, и я не могу в нее вернуться.

Аня: Я никогда не была домашним человеком, и когда появилась возможность все время, или хотя бы часть времени путешествовать, и жить вне дома— я немедленно этого захотела и стала осуществлять.

Аня: Конечно, хочется иногда куда-нибудь вернуться. Но буддисты вообще призывают избавляться от привязок. Они не дураки, они знают, что к чему… Хотя, я с ними и не во всем согласна: я не считаю, что жизнь и смерть— одно и то же. Я жизнь знаю, а смерть не знаю, и пока что, честно говоря, узнавать не хочу.

Аня: Это Даниил Хармс пел. Точнее, писал.

Аня: Ну, я. Да.

Аня: Да, конечно.

Аня: Очень. Потому что я считаю происходящим то, что происходит с нами, а точнее лично со мной. Все что происходит со мной сейчас—просто великолепно. А все остальное… В общем, мне как-то не до него. У меня свои дела.